Царская дыба [= Государева дыба] - Александр Прозоров

— Как это, в монастырь? — еще больше возмутился Росин. — Настю в монастырь? Как у тебя язык повернулся, после всего, что она для меня…

— Истинно умом помутился, — тряхнул головой боярский сын Андрей. — Ее же не отнимает никто, ее тебе в жены дают.

— А нас спросили? — он обогнул Толбузина, приблизившись к боярыне: — Ты что делать собираешься?

— Воля государева… — слабым голосом ответила та.

— Мы к моим, на Каушту рвануть можем. Там скумекаем чего-нибудь. В лес уйти. Я теперь опыта набрался, в любой чаще с удобствами обустроиться смогу, и от шантрапы всякой отбиться. Или в Америку свалить. Ее только-только обживать начинают.

— И повенчаться тайно, — добавил из-за спины Толбузин. — Ты себя-то слышишь, безумец? Ты от кого с боярыней бежать собрался? Вас государь волей своей и так вместе оставляет!

— Я под чужой волей ходить не привык, — огрызнулся Росин. — По своим желаниям жить хочу, по своему выбору жениться.

— Ужели так противна я тебе, Константин Андреевич? — обиженно шмыгнула носом боярыня.

— Да не в этом дело, Настя, — продолжал бушевать Росин. — Почему за нас кто-то решает?

— Не слушай его боярыня, — жалостливо вздохнул Толбузин. — Жар у него, и разум помутился. Видать, от радости.

— Да я…

— Государь, отец наш милостивый, — сухо произнес боярский сын, положив тяжелую ладонь Росину на загривок и крепко ее сжав, — в заботах непрестанных о детях своих, дарует тебе, недостойному, добро немалое, а боярыне Анастасии, одной оставшейся, в лице твоем, опору и защиту от невзгод жизненных. И коли ты, Константин Андреевич, от болезни своей еще не отойдя, понять этого не способен, то я об исполнении воли царской позабочусь, и в храм тебя самолично отведу, и на вопросы батюшки за тебя отвечу. И дурак ты, боярин, изрядный, коли милости от кары отличить не способен: вот что тебе, Константин Андреевич, скажу.

— Руку убери, больно.

— Это хорошо, что больно, — злорадно улыбнулся Толбузин, усиливая нажим, и в такт нажимам начал приговаривать: — Государь к тебе милостив, милостив, милостив, а ты, грубиян, даже поклониться ему побрезговал.

— Отпусти его, боярин, — попросила Анастасия. — Болезный он.

— А может, и вправду, — отпустил боярский сын Росина, — пойдешь, кинешься царю в ноги? Отважен Константин Андреевич, коли крамолу чрез муку остановить решился, но безроден ведь? Где же это видано, чтобы служивому человеку родовитую боярыню в жены отдавали? Проведу я тебя. Где государь, знаю. Рынды меня пропустят…

— Я думаю, глупо выглядеть будет, — подал голос Росин, — если Настя сама себе кольцо одевать станет. Я ведь не смогу.

— Понимать хитростей твоих и недомолвок не желаю, — сурово вымолвил Толбузин, отгораживая от него боярыню. — Прямо отвечай: принимаешь ли волю царскую всем сердцем и животом своим, или мысли иные в душе держишь?

— Ты хоть соображаешь, Андрей, — поморщился Росин. — Что пути мне назад после этого уже не будет. Вообще никуда назад: ни домой, ни в Каушту, никуда? Ну как так сразу?

— Ничего разуметь не хочу, — стоял на своем Толбузин. — Прямо ответь: волю царскую принимаешь, или хитрости собираешься измышлять?

— Что ты меня ломаешь, как хребтом через колено?

— Прямо отвечай.

— Ну, в этом во всем…

— Нет, прямо мне ответь, Константин Андреевич, принимаешь волю государеву, или не желаешь ее над собой иметь? — Толбузин отвел руку назад, и задвинул Анастасию себе за спину.

— Ты меня еще на дыбу повесь.

— Надо будет, повешу!

— Не боюсь я ее. Прошел уже.

— Я знаю, — кивнул Толбузин. — Так принимаешь волю государеву?

— Принимаю.

— Принимаешь? — похоже, боярский сын и сам не ожидал, что упрямый собеседник сдастся. — Сердцем и животом?

— И сердцем, и душой, и жизнью. Отдай Настю и перестань тянуть из меня жилы.

— Перекрестись! — продолжал сомневаться Толбузин.

Росин красноречиво опустил глаза себе на руки, и боярский сын спохватился:

— А, ну да… — он отступил, все еще неуверенно посмотрел на Росина, на боярыню. — Так я к Селивестру сейчас схожу, спрошу, где и когда венчать вас станем?..

— Ступай.

— А вы?..

— Мы здесь подождем.

Толбузин потоптался еще немного, потом вышел. Росин попытался согнуть руку в локте, но осуществись желание смог только наполовину.

— Ладонь мне подними, Настя. Щеки твоей хочу коснуться.

Женщина с улыбкой подняла ладонь и прижалась к ней щекой.

— Я про все это в справочниках и учебниках читал, — продолжил Костя. — Осадить, оженить, к месту привязать. И всегда дикостью и варварством считал. А на себе попробуешь… — он усмехнулся, — нормальная жизнь получается. И даже вполне удачная. И сюзерену действительно благодарен, и честно служить готов. Хорошо, что мы с тобой встретились.

— Воля государева…

— Все ты «воля», да «воля». А я тебя просто любить буду. То есть, не так. Я люблю тебя, Настенька, больше всего на свете. И очень тебя прошу: выходи за меня замуж. Ты согласна?

— Да.

Вечером на Москву обрушился дождь. Плотный, густой ливень, водопадами скатывающийся с крыш, превращающий ручьи в полноводные реки, а немощные улицы — в глинистое, грязевое месиво.

Впрочем, по скользкой глине запряженные цугом сани скользили только лучше, а потому свадебный поезд быстро домчал молодых до огороженного частоколом двора и они торопливо метнулись из-под кожаного навеса саней под крышу крыльца. Дворня что-то закричала, но из-за шума дождевых струй разобрать слова было невозможное.

— С Богом, — благословил, не выходя в грязь, спины супругов монах. — Дождь-то какой, боярин.

— Ништо, — с улыбкой отмахнулся Толбузин. — Им ближние дни из почивальни выходить ни к чему. Пусть льет, хлеба поднимает. Хорошее лето выдалось. Спокойное.

Подходил к концу семь тысяч шестьдесят второй год от сотворения мира, именуемый немытыми схизматиками тысяча пятьсот пятьдесят третьим. Мирный год — потому, как слабые наскоки Ордена и Литвы с Польшей, занятых своими спорами, без труда отбили порубежники и местное ополчение, весьма удачно ответные визиты нанеся. Впрочем, на западных границах для Руси соперников давно уже не существовало, как и на восточных, где, пользуясь мирным временем, стрелецкие рати удачно замирили взбунтовавшихся было после ухода Казанского ханства под Русь удмуртов и башкир. Присягнули Руси по воле своей, безо всякого царем принуждения, сибирский хан Едигер, черемисы и черкесские князья. Вяло сопротивлялось малочисленным, но сильным духом отрядам воеводы Пронского-Шемякина ханство Астраханское, и внимание Руси приковывало теперь необъятное Дикое Поле, по весне колышущееся волнами высокой сочной зелени, заливаемое, словно кровью, алыми головками тюльпанов — и к концу года превращающееся в сухой ровный стол, по которому катаются из края в край белые шарики верблюжьей травы.